Когда читатель берет в руки книгу, он сразу обращает внимание на обложку, имя автора и название. Если название еще как-то позволяет понять, о чем пойдет речь в книге, то за именем автора, если оно не широко известно, часто стоит стереотипный образ: сразу представляется умудренный опытом ученый, довольно пожилой, с пером в руке, сидящий за столом у окна и трудящийся с утра до вечера, исписывая бумагу за бумагой.
В 2015 году при поддержке Фонда исследований исламской культуры в сотрудничестве с Институтом философии РАН была выпущена монография Фареса Османовича Нофала, посвященная исследованию религиозно-философской концепции видного деятеля басрийской школы мутазилизма Ибрахима ибн Саййара ан-Наззама.
Мы решили познакомить читателя с автором этой работы, ведь образ Фареса Османовича совсем не совпадает с тем стереотипным образом, который мы описали. Более того, это самый молодой автор из всех, кто публиковался при поддержке Фонда исследований исламской культуры в издательстве «Садра». Впрочем, подробнее о себе он расскажет сам.
– Я родился в городе Красноармейске (сегодня – Покровск) Донецкой области в самом начале 90-х. Отец мой – сириец, чистокровный араб. Мать же передала мне целых четыре крови, в том числе и славянскую. Через шесть лет мы с матерью переехали к отцу в Сирию, где я и пошел в школу. Поменяв не один населенный пункт, мы эмигрировали в Саудовскую Аравию. Там я продолжил свое начальное, а позже и высшее образование.
Учиться мне довелось в трех странах, и я благодарен Богу за такую предоставленную мне возможность. Школы Сирии и Саудовской Аравии, вузы Даммама, Одессы (ОНУ им. И.И. Мечникова) и Луганска (ВНУ им. В.И. Даля) стали для меня настоящим сокровищем в культурном, интеллектуальном, духовном планах. Столько жизненных мостов было возведено, столько красивых людей, мыслей было подарено мне ими… Фактически каждая строчка, написанная или еще не написанная мной на арабском, русском, украинском или английском языках, принадлежит моим друзьям, учителям, единомышленникам, местам, где мне довелось что-то взять, а что-то отдать.
– В каком возрасте Вы написали книгу «Ибрахим ибн Саййар ан-Наззам»? Почему Вас привлекла именно эта тема?
– По первой специальности я исламский теолог, по второй – философ, историк философии. Если вся европейская философия есть «заметки на полях диалогов Платона», то вся арабская философия – это заметки на полях Корана, первых сборников Сунны и трудов ранних мутакаллимов. Вот они, первые мыслители калама, и стали моими первыми друзьями. Именно друзьями, а не объектами исследования, хотя бы потому, что на многие, даже бытовые, вопросы я находил ответы в трактатах, на первый взгляд далеких как от современности, так и от практики вообще.
Сам ан-Наззам – одна из самых видных фигур классического мутазилизма, и обойти его вниманием и вовсе было бы странно. К сожалению, арабо-, русско- и германоязычные монографии, посвященные этому гиганту средневековой мысли, можно перечесть на пальцах одной руки. К тому же их авторы во многом не считаются с историческим и философским контекстами той эпохи, неизбежно игнорируют те или иные источники, чересчур уж смело проводят параллели между «Золотым веком» Аббасидов и эллинистическим миром… А для историка философии нет большей мотивации взяться за очередное исследование, чем причинение обиды его «герою» коллегами. Поэтому первые «наззамовские» буквы в заметках я начал оставлять в 15 лет, а в самых первых рукописях – в 17.
– Это была Ваша первая книга? Сколько работ принадлежит Вашему перу?
– Нет, по хронологии выпуска она была третьей – после «Очерков по христианскому сравнительному богословию» и «Муʻаммара б. ʻАббада ас-Сулами и его религиозно-философского учения» (на арабском языке). Сейчас же в типографии печатается новая книга – «Категория “вера” в классической исламской философии. Историко-философские очерки», издаваемая в рамках проекта Одесского национального университета им. И.И. Мечникова «Философское востоковедение в Одесском университете». Собственно говоря, она и открывает одноименную академическую серию. В столе лежат еще две готовые книжные рукописи.
– Чем Вы интересуетесь, кроме философии и теологии? О чем мечтаете?
– Признаться, две самые больше вне-, но не ино-философские страсти – это музыка и арабская каллиграфия. И к музыке, и к изобразительному искусству любовь мне прививали с детства и европейцы, и азиаты, поэтому уд, дудук, скрипка и калам стали моими лучшими спутниками. А еще, как и любой араб, я не могу жить без лирики, поэтому в портфеле у меня всегда валяются и томик какого-нибудь классика, и собственная макулатура.
На фото: калиграмма, написанная Ф. О. Нофалем
Мечты? Трудно мечтать о чем-либо отстраненном, когда на твоей исторической и фактической родинах вот уже несколько лет идет война. Разве что можно мечтать о том, чтобы обе стороны нескончаемых баррикад наконец-то вспомнили о простой детской истине: «Убивать людей – плохо». Более сложные силлогизмы вряд ли дойдут до налитых чужой кровью глаз.
– Как Вы думаете, кто сегодня читает книги по философии, кроме специалистов?
– Вот уже почти пятьдесят лет философия успешно доказывает свою состоятельность: и на Востоке, и на Западе интеллектуалы в равной степени следят за выходом как художественной, так и собственно философской литературы. Образованному человеку теперь ясно, что всякая «кухня»: политическая ли, литературная ли, социальная ли, экономическая ли, религиозная ли – немыслима без философии. Тем более стало очевидным то, что в итоге именно философия конституирует прошлое, пишет настоящее и конструирует будущее.
Может показаться, что это вряд ли относимо к нам здесь, в странах СНГ. Приведу пример из жизни. Недавно я приехал в Одессу с томом новой монографии нашего замечательного арабиста, директора ИФ РАН А.В. Смирнова «Логика. Язык. Культура. Смысл». Из рук у меня ее вырывали и филологи, и философы, и историки. «Нам нужно именно такое, – заявляли они мне, – ведь завтра к нам, на курсы придут новые люди, и мы должны будем объяснить им, как работает логика, как работает сознание, показать предельно ясно, наглядно». А речь шла, замечу, об общедоступных лекториях, проводимых на символической, но все-таки коммерческой основе. Забитые, что называется, «под завязку» аудитории – лучшее признание людей в любви ее величеству философии. Я уже не говорю о глазах студентов самых различных курсов и направлений подготовки, слушающих талантливо читаемый курс какой-нибудь философской дисциплины.
– Можете рассказать какой-нибудь интересный случай, который произошел в процессе написания книги «Ибрахим ибн Саййар ан-Наззам»?
– Когда я в очередной раз мониторил Интернет в надежде обнаружить не замеченный ранее источник, я наткнулся на любопытный заголовок. Некий сайт опубликовал материал под названием «Порочный ан-Наззам: крушение идола». К сожалению, вновь отыскать эту заметку мне не удалось. Но помню: краткая аннотация предупреждала, что ан-Наззам, будучи причиной стольких бед, не имеет права на учительство, на авторитет… Заинтригованный, в предвкушении наступления ницшеанских «сумерек идолов» я собрался с духом и перешел по предложенной ссылке.
По какому-то нелепому недосмотру и автора, и редакции, в статейке о режиме (по-арабски – «ан-низам») сирийского президента всюду были неверно расставлены диакритические удвоения (шадды) в роковом слове-жаргонизме. Следовательно, утверждалось и обосновывалось, что кровь, обстрелы, социально-экономическая разруха в стране целиком и полностью остаются на совести ужасного ан-Наззама, денно и нощно работающего на погибель народов региона. Вот тогда я впервые понял, насколько сегодня может быть опасна на вид безобидная арабская философия Средневековья.
