Ислам никогда не означал какую-то одну определенную вещь, равно как и в будущем он не будет иметь какого-то одного лица. История показывает, что различные авторитетные богословы и толкования входили в клинч и спорили по поводу того, что составляет ядро текстов и практик – с учетом всех существующих в разных местностях традиций. Современные коммуникации и новая концепция ислама как антиколониальной идеологии сделали привлекательной идею мусульманского единства. Диссидентские взгляды по этому поводу порицаются как фракционистские и подрывающие единство мусульман. Определенные локальные практики заклеймены как отклонения от гомогенной нормы. Но кто все-таки уполномочен решать, чем является ислам, в конце концов?
В то время, как глобализация средств массовой коммуникации открыла возможности для формирования монолитного исламского дискурса, прежде неслышные голоса стали звучать громче. Среди них – голоса феминисток, пытающихся переоценить традицию, включая исламистски настроенных женщин. Хотя европейских и американских феминисток будоражит идея рассматривать собственную траекторию развития как единственно возможную модель для подражания со стороны мусульманок, им придется услышать возражения по этому поводу, если они хотят внять голосам своих мусульманских сестер. Мы аналогичным образом, готовы услышать голоса мусульманских меньшинств, объявленных сектантами и еретиками. Дискуссии о плюрализме касаются не только местного положения [этих меньшинств], они сопряжены и с внимательным исследованием этих проблем на международном уровне.
Для немусульман на повестке дня также остается вопрос о границах толерантности в рамках плюралистической этики. Все этические системы зиждутся на двух компонентах – это и разум, и авторитет, но современные европейцы и американцы склонны считать, что их этические идеалы (или идеализированный образ их обществ) являются и рациональными, и универсальными. Сама возможность того, что в них могут присутствовать элементы иррациональности, несправедливости или навязывания наших собственных обычаев, нечасто допускается прямо. Демократия, к примеру, обычно считается лучшей формой государственного устройства, которое уже само по себе является благом. Мы, кажется, забываем, что демократия в Соединенных Штатах эволюционировала с течением времени; что изначально она не распространялась на женщин, рабов и бедняков, да и сегодня претворение ее идеалов в жизнь не лишено изъянов. Как уже было показано ранее, исламская этика (являются ли ее источником сакральные тексты, философские труды или местные обычаи) покрывает широкий круг действий – от ритуальной молитвы до диетических предписаний, от семейных отношений до управления страной. Как отметил Августин в своем анализе феномена религии, историческое измерение Откровения всегда позволяет отступить от определенных правил в зависимости от времени и места. Мусульмане будут все так же делать свой этический выбор как на основе исламских текстуальных источников (Корана и хадисов), так и внешней традиции (греческой философии и современной европейской мысли). Смогут ли европейцы и американцы примириться с существованием отчетливо исламского уклада в сердцевине их цивилизации? Как бы ни отличались мусульмане, будет ли им разрешено, подобно иудеям и христианам, поднимать вопрос об этике и социальной справедливости, исходя из положений их собственной традиции? Это станет еще одним тестом на плюрализм в будущем.
Если характерные черты исламской традиции – как и любой другой религиозной традиции – обусловлены историческим преломлением Откровения, то мы всегда будем иметь дело с центральностью фигуры Мухаммада. Однако целостность исламского Откровения, воплотившегося в Коране, Пророке и главном ритуале – паломничестве в Мекку – была нарушена историческими и локальными реалиями. Мусульмане, вне всякого сомнения, продолжат спорить по поводу этого пророческого наследия – является ли оно системой, которая может быть понята в своей тотальности и претворена в жизнь декретом авторитетного [богослова или правителя] или же оно может быть пересмотрено на основе принципов индивидуальной ответственности. Мусульманские мыслители размышляли над вопросом об авторитете и власти Мухаммада на протяжении долгого времени. С одной стороны, он сказал: «Разногласия во мнениях – милость для моей общины». С другой стороны, он же утверждал: «Моя община никогда не сойдется на заблуждении». В попытке совместить эти противоречащие друг другу сообщения, некоторые [хадисоведы] вообще выбраковывают оба на основе традиционного недоверия к передатчикам этих хадисов. В числе пострадавших от подобного подхода – сочинения крупных мыслителей, к примеру, ал-Газали, известного тем, что он ссылался на «слабые» хадисы: его работы недавно были переизданы в усеченном виде, и все сомнительные цитаты из Пророка оказались удалены или помечены как подозрительные. Но все же для ал-Газали и поколений его последователей мудрость Пророка была превыше узкого канона ученых.
Источник: Карл В. Эрнст. Следуя за Мухаммадом. Переосмысливая ислам в современном мире / пер. с англ. А. Ежовой. – М.: ООО «Садра», 2015. – С. 247–250.
