Поэма на этот известный ‘узритский сюжет была написана ‘Абд ар-Рахманом Джами в 1484 г., примерно через полгода после окончания одноименной поэмы ‘Алиширом Наваи, и несет некоторые следы ее влияния. Кроме того, Джами, повидимому, широко пользовался при написании «Маджнуна и Лайли» арабскими версиями сказания, правда, неизвестно, какими именно. В результате поэма Джами довольно далеко отходит от трактовки сюжета, данной в свое время Низами, однако обнаруживает черты ориентации на поэму Амира Хусрава Дихлави, творчество которого было одним из образцов следования для Джами и Наваи. Тем не менее Джами трансформирует и сюжетную схему, разработанную Амиром Хусравом, изымая одни эпизоды и добавляя другие.
Джами опускает ряд сюжетных ходов и эпизодов, которые имелись у предшественников: Кайс – не долгожданный единственный сын, а один из многочисленных детей в семье, в повествовании отсутствует «школьный» период знакомства героев, и они сразу предстают как молодые люди, обладающие определенным жизненным опытом. Маджнун (Кайс) в начале истории выглядит искателем любовных похождений, разъезжающим по окрестным стоянкам племен в поисках очередного приятного знакомства; Лайли же присущи кокетство и лукавство во взаимоотношениях с возлюбленным, она долго испытывает его чувства и умело скрывает свои. Нововведением Джами является также мотив неравного социального положения влюбленных и вражды племен, к которым они принадлежат. В одной из глав поэмы рассказывается о том, как отец Кайса узнает о любви своего сына к некой девушке и как, подобно матери Лайли в поэме Амира Хусрава, советует ему забыть о своем чувстве. Отец говорит Кайсу:
Слышал я сегодня, что в некоем месте
Ты отдал свое сердце некой красавице.
В этом краю ложных (или: муджази – дозволенных) путей
Искусство любовной игры прекрасно,
Однако не каждая [девушка] для этого подходит,
Не всякая, что красива внешне, привлекает сердце.
Возлюбленная должна быть хорошего рода,
С дурным корнем ничего не получится.
Лайли, что мила твоему взгляду,
В сравнении с тобой – последняя служанка.
Не соответствует правилам разума
Питать безумную страсть к служанке…
Бога ради, отврати от нее сердце,
Не связывай с ней своих надежд.
Она – сухая солома, а ты – роза, она – не юный кипарис,
Она – ворона, а ты – грациозный фазан.
Розе и кипарису что за дело до сухой соломы,
Фазану что за дело до вороны?!
Не ищи свою судьбу в этом саду,
В нем один лишь тюльпан, из-за него на сердце твоем клеймо.
[Ступай] в сад, полный базилика и роз,
Вдыхай аромат базилика и рви розы.
А еще определенно и ясно,
Что племя, к которому Лайли принадлежит,
С нами находится в состоянии распри,
Все они из породы воинственных.
Мы с ними – словно огонь и вода,
Общения друг с другом избегаем.
С этим племенем у нас война,
Сотни мечей мы обагрили кровью друг друга.
Очевидно, что в эпоху Джами изначальная причина конфликта Маджнуна с племенным сообществом была уже непонятна и в большой степени даже неактуальна. Естественно, что поэт стремится дать собственную мотивировку трагических обстоятельств этой известной истории, которая для его времени выглядела бы убедительной. Социальное неравенство и клановая вражда – это, с точки зрения автора, вполне весомый аргумент против каких-либо отношений молодых людей. О повсеместной распространенности такой мотивации препятствия на пути любви свидетельствует и сюжет «Ромео и Джульетты» Шекспира. Маджнун, возражая отцу на каждый из его советов, говорит о своем понимании истинной любви:
Маджнун в ответ на эти увещевания отца
Сказал: «О дающий совет языком любви!..
Все, что ты утверждал, – мудро,
Все советы твои – нанизанные перлы…
Тебя в сердце своем не стану я упрекать,
Но на все [сказанное] дам ответ.
Ты сказал, что я околдован любовью,
И что от чар возлюбленной я стал другим.
Это так, я ни одного вздоха не сделаю, чтобы отрицать это:
Любовь – моя единственная забота в этом мире.
Да останусь я всегда на этом пути,
Иначе как в любви я жить не смогу.
Тот, кто не идет путем любви,
По моей вере не стоит и ячменного зерна…
Ты сказал, что в подруги не годится
Тот кумир, чья родословная не чиста.
Но ведь все красавицы сотворены из воды и земли,
Если они чисты сердцем, значит, и природа их чиста.
Предвечная красота – вот их родословная,
Радость посмертной вечности – свидание с ними…
Ты сказал, что Лейли блистает красотой,
Однако по происхождению она ниже нас.
Какое дело любви до родословной,
Ведь она стыдится всего, что не любовь!
Каждый, кого охватила любовь,
Дитя сердца и чадо любви.
Не узнает он ни отца, ни мать,
Свободен от пороков и от добродетелей тоже.
Он порвал с родней воды и земли,
Он пошел бродить по садам души и сердца…
Ты сказал, что не пристало, чтобы в удел мне
В этом цветнике мира досталась лишь одна роза.
[Одной] Лайли, чье дыхание для меня – врачеватель,
Достаточно мне на этой лужайке…
Ты сказал, что, враждуя с этим племенем,
Мы применяем тысячи уловок и хитростей.
У меня от любви изранена грудь –
Мне ли страшиться чужой вражды?!
Если Лайли скажет мне в любви хоть слово,
Мне ли печалиться из-за вражды ее племени?!».
В основу своих возражений отцу Маджнун, выразитель авторской концепции, положил нормы индивидуальной любви, закрепленные в традиции любовно-романического эпоса. В соответствии с ними герой не может нарушить клятву верности, принесенную
возлюбленной, ему никто другой, кроме нее, не нужен – она единственная его любовь в этом мире, он готов ради нее забыть своих родных и близких и пренебречь социальным статусом.
Старейшины племени в соответствии с обычаем решают женить Кайса на двоюродной сестре, дочери его дяди. Несмотря на то, что юноша отказывается предать свою любовь, слухи о свадьбе Маджнуна доходят до Лайли, и она горько сетует на непостоянство возлюбленного. Джами вводит в рассказ новую мотивацию паломничества главного героя: направляясь к Лайли, чтобы вымолить у нее прощение за несовершенную измену, Кайс дает обет, что пешком отправится в паломничество, чтобы «очиститься страданием разлуки» перед новым свиданием, если Лайли будет с ним ласкова, что и происходит. Джами весьма подробно описывает житейские проблемы, встающие на пути влюбленных: отец Лайли, прибив и заперев дочь, грозит расправиться и с ославившим ее безумцем; затем он едет к халифу с жалобой на Маджнуна, и того объявляют вне закона.
Особым образом решена у Джами линия Маджнуна-поэта. После ряда известных по другим поэмам эпизодов, повествующих о провалившейся попытке Маджнуна посвататься к Лайли, о встрече с Науфалем и еще одном неудачном сватовстве, о скитаниях героя по пустыне, у Джами следует глава, в которой поэт Кусаййир, еще один герой ‘узритских повестей, влюбленный в Аззу, рассказывает халифу о любви Маджнуна и его проникновенных песнях.
Один из кульминационных эпизодов поэмы составляет сцена, служившая сюжетом многих произведений миниатюрной живописи: Маджнун встречает Лайли в пустыне и падает без чувств. Лайли приводит его в сознание, положив голову влюбленного к себе на колени, и обещает вернуться той же дорогой, чтобы вновь увидеться с Маджнуном. Проходит довольно много времени, и когда Лайли снова попадает на это место, она застает Кайса, неподвижно стоящего в той же позе, что и при их расставании, и даже птица свила гнездо в его волосах. Маджнун не узнает Лайли, ведь духов-ная страсть так поглотила его, что внешний облик возлюбленной (сурат) ему уже не нужен. Джами таким способом описывает состояние «изумления» или «смятения» (хайрат), одно из психологических состояний (ахвал) на мистическом пути познания Истины. Вскоре Маджнун умирает, и его тело находит в пустыне собиратель стихов, записывавший все это время его знаменитые газели. Узнав о смерти Маджнуна, осенью умирает и Лайли, завещав похоронить себя рядом с любимым.
Следует подчеркнуть значительные отличия произведения Джами от соответствующих поэм его предшественников. Ряд второстепенных эпизодов, не встречавшихся ни у Низами, ни у Амира Хусрава, усиливает бытовую сторону описания происходящих событий, увеличивая дистанцию между реальным и аллегорическим планами восприятия текста.
Стоит отметить, что Джами отличает и особое отношение к своему сочинению: вместо традиционного самовосхваления, в некоторых случаях принимавшего форму самоуничижения, поэт XV в. помещает в главе интродукции, которая традиционно посвящена причинам сложения поэмы, ироническую оценку своего детища:
Есть такой обычай, что торговцы цену своего товара завышают.
Продавец бус для осликов зазывает:
«Бирюза! Двести штук за один данг!».
Бирюзой называет он черепки,
Чтобы привлечь к ним простолюдина.
Я тоже хитростью сложил несколько черепков вместе.
Раскричался я над своими черепками
По обычаю торговцев жемчугом.
(Перевод Е.Э. Бертельса)
Источник: Рейснер, Марина Львовна; Ардашникова, Анна Наумовна. Персидская литература IX–XVIII веков: [в 2 томах] / М.Л. Рейснер, А.Н. Ардашникова; отв. ред. Е.О. Акимушкина. – Москва: ООО «Садра», 2021. (Персидская литература).
Том 2: Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика. – Москва: ООО «Садра», 2021. – С. 137–141.
