Пионер научного исламоведения
Биография востоковеда Александра Эдуардовича Шмидта
Обрусевший немец, который создал современное исламоведение. «Горький» рассказывает о знаменитом отечественном востоковеде А. Э. Шмидте (1871–1939). В 2018 году Ренат Беккин подготовил и опубликовал книгу о Шмидте, куда вошли биография ученого, его письма и самые известные работы.
А. Э. Шмидт: биография, научная переписка, избранные труды, библиография / Автор-составитель Р. И. Беккин. М.: ООО «Садра», 2018
Александр Шмидт появился на свет 12 марта 1871 г. в Астрахани, одном из самых пестрых по этническому и конфессиональному составу городов Российской империи. Затем в 1877 г. Шмидты переехали туда, где нельзя было не проникнуться с малых лет любовью к Востоку, — в Тифлис, который в конце XIX столетия был главным мусульманским городом в Закавказье. Шмидт учился в Первой Тифлисской классической гимназии в обстановке вавилонского столпотворения; его одноклассниками были армяне, грузины, азербайджанцы, русские и представители других народов империи. Для пытливого ума такое окружение давало возможность не только познакомиться с основами сорока местных языков, но и научиться сносно говорить на некоторых из них.
По окончании гимназии в 1889 г. с золотой медалью Шмидт оказался на арабско-персидско-турецко-татарском разряде восточных языков Санкт-Петербургского университета. Конец XIX — начало XX века был одним из лучших периодов в истории университета. Здесь преподавали такие легендарные личности, как И. Н. Березин, К. Г. Залеман, Н. И. Веселовский, наконец, барон В. Р. Розен — «из тех баронов, которые никогда не имели ни замков, ни имений, ни состояния, а с университетской скамьи всегда жили своим трудом и своим заработком».
Розен создавал на базе факультета кузницу научных кадров, хотя задуман он был исключительно для подготовки государственных чиновников, владеющих восточными языками. Поэтому при зачислении Розен сурово пытал соискателей: «Вы зачем поступаете на восточный факультет? В дипломаты захотелось? Белые штаны нравятся?» Его суровость становится понятна, когда узнаешь о приверженности Розена модели научной школы как семьи, которую он воспринял от европейских ориенталистов. Готовность представителей этого братства всячески приходить на помощь друг другу, жертвуя своим временем и приоритетом в открытиях, — это в наше время безвозвратно ушедшая натура. Дипломная работа Шмидта была посвящена персидской словесности — «О странствующих четверостишиях Хафиза и Омара Хайяма». Он мечтал остаться при университете «для приготовления к профессорскому званию». Но для этого было недостаточно красного диплома. Востоковедческая школа Розена в то время являла собой закрытую группу избранных, где к новичку долго и внимательно присматривались. Интерес юноши к исламскому мистицизму и мусульманскому законоведению подвергся испытанию на неподдельность, но в итоге в апреле 1894 года Шмидта официально оставили при факультете восточных языков. Срок «аспирантуры» для него составлял 2 года с назначением стипендии в 600 рублей в год.
***
В 1897 году Шмидт публикует свою первую научную статью по арабистике, а в следующем году начинает преподавать на Восточном факультете Санкт-Петербургского университета. Фактически он выполнял функции почасовика в современной вузовской системе и лишь по истечении трех лет мог претендовать на звание экстраординарного профессора с приличным жалованием. До того Шмидту приходилось читать в университете 7 лекций на кафедре арабской словесности за скудное вознаграждение, которое выплачивалось из «специальных средств». Так что ему поневоле пришлось искать дополнительный заработок.
Он занимался репетиторством, затем, примерно в 1899 г., поступил секретарем в редакцию «Санкт-Петербургских ведомостей». Возглавлял издание экстравагантный Эспер Ухтомский, сотрудник Департамента духовных дел иностранных исповеданий МВД. Ухтомский имел репутацию защитника прав инородцев, исповедовавших буддизм; не без его участия был решен вопрос о строительстве буддийского дацана в Петербурге.
Обстановка в редакции «Санкт-Петербургских ведомостей», располагавшейся на Шпалерной улице, предсказуемо поражала необычностью: идолы, драконы, бронза, яшма, нефрит и… крокодил в аквариуме. Это был известный всему Петербургу крокодил; предположительно, именно он вдохновил Корнея Чуковского на создание известного сквозного персонажа в детских стихах.
Однако соседство с нильским зверем не способствовало завершению диссертации о египетском суфии аш-Ша‘рани. Секретарские обязанности поглощали большую часть свободного времени Шмидта, и систематическая научная работа была возможна лишь по ночам. Более того, газета не помогала обрести вожделенную материальную независимость.
Поэтому в 1900 г. наш герой вновь уклонился в «сферу чуждую» — ответил согласием на предложение А. П. Саломона, директора Императорского Александровского лицея (того самого, что в свое время окончил Пушкин). Должность инспектора воспитанников, предложенная выпускнику Санкт-Петербургского университета, была крайне привлекательна для того, кто намеревался делать карьеру: таковой императорским указом производился в статские советники и обеспечивался казенным жильем на Каменноостровском проспекте (с 1843 г. Лицей располагался здесь). Четыре года Шмидт со свойственным ему педантизмом выполнял свои служебные обязанности, не умея обуздать жесткой рукой безобразий лицеистов, терпел их хохот и насмешки при всякой попытке навести порядок. А потом уволился.
***
C 1912 года Александр Шмидт начинает сотрудничать с журналом «Мир Ислама». Он публиковал в нем свои научные статьи и рецензии, обратившие на себя внимание читающей публики. Немалый интерес в частности, вызвала полемика Шмидта с неким Магомет-беком Хаджетлаше. Шмидт написал разгромную рецензию на книгу этого мусульманского деятеля «Шрутель-Ислам» — полную нелепых ошибок и бездарных выдумок. Последствия были серьезные: спустя время в газете «Казанский телеграф» за подписью А. -б. Аллаева вышла рецензия на «Мир ислама», в которой Шмидт подвергался оскорблениям ввиду его немецкого происхождения.
На самом деле под обоими псевдонимами, скорее всего, скрывался известный в свое время авантюрист Григорий Эттингер, крещеный еврей из Одессы, который решил стать черкесом, турецким подданным, чтобы добиться финансирования в Париже пророссийского журнала «Мусульманин». От имени Аллаева он расхваливал в письмах Хаджетлаше как известного мусульманского журналиста, пока «какой-то немец» со своим академическим журналом не перешел ему дорогу: выставил его в печати на посмешище.
***
Чрезмерная загруженность Шмидта в сочетании с его природной скромностью и «болезненной» неуверенностью в себе превращала написание магистерской диссертации в бесконечный процесс. Изначально предполагалось, что она будет представлять собой публикацию «небольшого рукописного памятника мусульманского мистицизма», но по мере погружения в тему превратилась в капитальный труд, охватывающий не только биографию египетского суфия аш-Ша‘рани и его сочинения, но также эпоху, в которую жил и творил суфийский шейх. Неизвестно, состоялась бы защита, если бы верный ученик Шмидта Игнатий Юлианович Крачковский, завершивший свою магистерскую работу, не настоял на том, что будет защищаться только после своего учителя. Расчет оказался верен. Уже летом 1914 г. диссертация Шмидта была опубликована, а через год защищена. Книга об ‘Абд ал-Ваххабе аш-Ша‘рани стала единственной квалификационной работой Шмидта. Докторскую диссертацию ему защищать не пришлось.
По иронии судьбы ли, истории ли, но именно в переломном 1917 г. Шмидт был наконец назначен экстраординарным профессором. Неизвестно, как он воспринял революционные события Февраля и Октября — наверное, неоднозначно, раз, имея возможность попытать счастья в университетах Германии, Австрии или Нидерландов, все же остался на родине.
Через год Шмидт стал уже ординарным профессором — преподавал в Петроградском университете чтение и объяснение Корана, а также грамматических, богословских и юридических текстов. Но в условиях разрухи это не могло ему помочь вырваться из замкнутого круга неустроенной жизни. Заработанные деньги сразу же обменивались на рынке на муку, масло, сало и пшено.
Тем не менее, памятуя о заветах покойного Розена, Шмидт нашел в себе силы составить «Записку», обосновывающую необходимость создания специализированной кафедры исламоведения, которая вскоре была единодушно поддержана на заседании Совета Первого Петроградского университета. Кафедра открылась исключительно под него — уникального специалиста-исламоведа — и прекратила свое существование после того, как Шмидт перестал работать в университете.
Дело в том, что перед Александром Эдуардовичем открылись новые возможности. Еще постановлением Временного правительства наряду с другими крупными петербургскими востоковедами он был назначен членом Организационного комитета по созданию Туркестанского университета. После Октябрьской революции работа по организации высшего учебного заведения в Ташкенте, как ни странно, активизировалась. В 1919–1920 гг. Шмидт регулярно ездил в Среднюю Азию для участия в совещаниях в качестве заместителя ректора Туркестанского государственного университета (ТуркГУ) и будущего декана основного гуманитарного факультета — историко-филологического. Помимо профессиональных перспектив в пользу Ташкента говорили как климатические, так и материальные условия.
Еще не отправился из советской России на запад «философский пароход» со 160 представителями интеллигенции, а в марте 1920 г. на восток уже устремился «поезд науки». Оказия быть руководителем группы и решать все возникавшие в пути проблемы выпала, конечно же, на долю Александра Эдуардовича: он, потрясая мандатами, бегал по станциям и полустанкам, добывая паровозы, дрова и само право на дальнейший проезд. Для этого часто приходилось противостоять красноармейцам, аргументирующим маузером или винтовкой. Наконец, после почти двух месяцев пути, «поезд науки» с девятью десятками пассажиров прибыл в Ташкент.
***
По приезде в Ташкент Шмидт с женой и детьми поселился в двух комнатах общежития университета. О сносных бытовых условиях по-прежнему оставалось только мечтать, как и о возможности отдаться научной работе, которую Александр Эдуардович в письмах сравнивал «с десертом, который не всегда удается получить». Традиция совмещать несколько должностей продолжилась и в Ташкенте.
Перечень их длинен, как список кораблей Гомера: помощник ректора Туркестанского государственного университета (ТуркГУ); декан историко-филологического факультета; ректор Туркестанского восточного института (ТВИ). Плюс к вузовской нагрузке множились общественные обязанности: Шмидт вел занятия на военных курсах востоковедения; являлся представителем ТуркГУ в совете Туркестанского комитета по делам музеев и охраны памятников старины, искусства и природы; вошел в состав научной комиссии при Совнаркоме Туркреспублики для обследования быта коренного населения Туркестана; в должности заместителя председателя Государственного ученого совета Наркомпроса занимался выработкой нового правописания для местных народов и разработкой учебной терминологии.
Но, к сожалению, всякий раз попытки Шмидта «объединить в туркестанском масштабе все востоковедение» оказывались замками из песка. Историко-филологический факультет ТуркГУ, которому Шмидт отдавал массу сил и времени, был в 1921 г. упразднен. Он отстроил на базе «туземной языковой школы» Туркестанского восточного института полноценный востоковедный вуз, но не смог добиться его включения в число вузов РСФСР, что вело к проблемам с финансированием. Это были предвестники демонтажа всего востоковедения как отдельного направления подготовки.
В дни слияния ТВИ со Среднеазиатским госуниверситетом (бывшим ТуркГУ) в институтской стенгазете появился шарж на Шмидта, нарисованный кем-то из студентов: в одной руке Александр Эдуардович держал дымящийся револьвер, в другой красное знамя с надписью «Да здравствует свободный ТВИ!». Тогда ему удалось не допустить раздробления своего детища и отстоять его в составе университета в качестве отдельного факультета. Биться пришлось даже за слово «восточный», так как во второй половине 1920-х гг. не только дисциплины, связанные с исламом, но и сам арабский язык после перехода алфавитов тюркских народов на латиницу стали увязывать с негативными сторонами прошлого. Поэтому многие курсы, связанные с изучением истории и культуры ислама, постепенно упразднялись.
Наконец, в 1929 г. было принято решение принимать на факультет лишь националов, а из европейцев — лиц, свободно владеющих местными языками. Востфак в сентябре 1930 г. был влит в педагогический факультет, а немногочисленные востоковедные дисциплины, остававшиеся в учебной программе, изъяты. К 1930 г. у Александра Эдуардовича остался всего один курс — «Арабские элементы в узбекском языке». Оклад его составлял 50 рублей в месяц, что соответствовало зарплате уборщицы.
***
Александр Шмидт, как всегда, пытался найти успокоение в науке, начав работу над статьей «Арабские надписи мавзолея шейха Абу Саида Мейхенейского в Меане», летом 1931 г. планировал организовать этнографическую экспедицию в арабские кишлаки для изучения быта и языка среднеазиатских арабов. Однако грянула кампания планомерной травли старой профессуры, и 7 мая 1931 г. Шмидт в числе 11 профессоров и преподавателей САГУ был арестован. Ему предъявили обвинение по ст. 58-7 и 58-11 УК РСФСР. Через пять месяцев он был освобожден с подпиской о невыезде и уже в январе 1932 г. отбыл в административную ссылку в Казань, где около двух лет служил старшим плановиком-экономистом в системе промкооперации.
62-летний ученый работал уже через силу, здоровье его было подорвано. Плачевное положение усугублялось лишением назначенной ему в 1929 году академической пенсии. На письма в высокие инстанции, в которых он ходатайствовал о пересмотре своего дела и отмене приговора, ответа не было.
Ссылка Шмидта закончилась в мае 1934 г., и уже через пару месяцев ему удалось вернуться в Ташкент и поступить на должность ученого консультанта в Государственную публичную библиотеку УзССР — центральное рукописехранилище республики. Условия работы там оставляли желать лучшего: помещение не отапливалось из-за нехватки дров. В январе 1938 г. Шмидт обморозил руки и ноги, но, будучи стоиком, сумел увидеть выгоды постигшего его несчастья: пострадавшей в результате обморожения рукой приходилось более тщательно выводить буквы, что шло на пользу его трудночитаемому почерку.
Самое удивительное, что в этих нечеловеческих условиях Шмидт продолжал эволюционировать как ученый. Его научные интересы все более сосредотачивались на изучении истории Средней Азии и форм бытования ислама в данном регионе. Главным трудом Шмидта второй половины 1930-х гг. стал критический перевод книги Абу Йусуфа «Китаб ал-харадж». По инициативе Арабского кабинета Института востоковедения АН СССР и Ассоциации арабистов в мае 1936 г. со Шмидтом был заключен договор на перевод сочинения Абу Йусуфа. Говоря современным языком, ученый получил грант на исследование.
Тем временем в НКВД уже полным ходом шла подготовка к его повторному аресту. Заключение и допросы 1938 г. все же сломали Шмидта: он был вынужден признаться в немыслимом — создании на Востфаке «вредительской группы» из числа профессорско-преподавательского состава, ставившей перед собой задачу противодействия «советизации преподавательского состава и введению общественно-политических дисциплин и марксистско-ленинской методологии». Тем не менее летом 1939 г. Александра Эдуардовича неожиданно выпустили на свободу — правда, тяжелобольного.
Ученый умер через две недели после освобождения в одной из хирургических клиник Ташкентского медицинского института им. В. М. Молотова и был похоронен на Боткинском кладбище в Ташкенте. Книга «А. Э. Шмидт: биография, научная переписка, избранные труды, библиография» вышедшая в 2018 году, показывает нам масштаб личности Шмидта и популяризирует его научный подвиг. Структурно она состоит из четырех частей: биографии А. Э. Шмидта; статей, в которых рассматривается несколько малоизвестных эпизодов из жизни ученого; эпистолярного наследия ученого. Наконец, в четвертую часть включены его избранные произведения, в том числе и никогда ранее не публиковавшиеся.
Галина Зайнуллина
